Неточные совпадения
Милон. Я думаю, не
меньше и в
истории.
Только два больших тома «Histoire des voyages», [«
История путешествий» (фр.).] в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом и пошли, длинные, толстые, большие и
маленькие книги, — корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную
Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в этом доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же
история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Ты ее увидишь, Евгений; но сперва надобно побеседовать с господином доктором. Я им расскажу всю
историю болезни, так как Сидор Сидорыч уехал (так звали уездного врача), и мы сделаем
маленькую консультацию.
Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к
истории с кружком Пермякова. Эти
маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но — спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.
В углу, на
маленькой полке стояло десятка два книг в однообразных кожаных переплетах. Он прочитал на корешках: Бульвер Литтон «Кенельм Чиллингли», Мюссе «Исповедь сына века», Сенкевич «Без догмата», Бурже «Ученик», Лихтенберже «Философия Ницше», Чехов «Скучная
история». Самгин пожал плечами: странно!
Мы вошли к доктору, в его
маленький домик, имевший всего комнаты три-четыре, но очень уютный и чисто убранный. Хозяин предложил нам капского вина и сигар. У него была небольшая коллекция предметов натуральной
истории.
— Да уж, видно, такая твоя планида, — вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. — Легко ли: отбил жену у
малого, да его же вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, — начала она в сотый раз рассказывать свою
историю. — От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума — так тюрьма.
— Вы простите меня за то, что я слишком много говорю о самом себе, — говорил Привалов останавливаясь. — Никому и ничего я не говорил до сих пор и не скажу больше… Мне случалось встречать много очень
маленьких людей, которые вечно ко всем пристают со своим «я», — это очень скучная и глупая
история. Но вы выслушайте меня до конца; мне слишком тяжело, больше чем тяжело.
В
истории нового человечества происходит двойственный процесс — процесс универсализации и процесс индивидуализации, объединения в большие тела и дифференциации на
малые тела.
Выдра. — Острога удэгейцев. — Долина Такунчи. — Лесные птицы. — Одинокая фанза. — Старик китаец. —
Маленькая услуга. —
История одной жизни. — Тяжелые воспоминания. — Исповедь. — Душевный переворот. — Решение и прощание. — Амулет.
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают друг другу свои
истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют друг друга; каждому из них кажется, что другой страдал еще больше… Через полторы недели нанята
маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
История о зажигательствах в Москве в 1834 году, отозвавшаяся лет через десять в разных провинциях, остается загадкой. Что поджоги были, в этом нет сомнения; вообще огонь, «красный петух» — очень национальное средство мести у нас. Беспрестанно слышишь о поджоге барской усадьбы, овина, амбара. Но что за причина была пожаров именно в 1834 в Москве, этого никто не знает, всего
меньше члены комиссии.
На другой день я принес в школу «Священную
историю» и два растрепанных томика сказок Андерсена, три фунта белого хлеба и фунт колбасы. В темной
маленькой лавочке у ограды Владимирской церкви был и Робинзон, тощая книжонка в желтой обложке, и на первом листе изображен бородатый человек в меховом колпаке, в звериной шкуре на плечах, — это мне не понравилось, а сказки даже и по внешности были милые, несмотря на то что растрепаны.
Несколько вечеров подряд она рассказывала
историю отца, такую же интересную, как все ее
истории: отец был сыном солдата, дослужившегося до офицеров и сосланного в Сибирь за жестокость с подчиненными ему; там, где-то в Сибири, и родился мой отец. Жилось ему плохо, уже с
малых лет он стал бегать из дома; однажды дедушка искал его по лесу с собаками, как зайца; другой раз, поймав, стал так бить, что соседи отняли ребенка и спрятали его.
Этот аргумент, связанный с тем, что в русском сознании и мысли XIX в. было
меньше связанности с тяжестью
истории и традиции, ничего не доказывает.
Два разума проходят через всю человеческую жизнь, через всю человеческую
историю — разум
малый и разум большой.
Напр., наше хлыстовство — очень замечательная мистическая секта, не хочет разделить судьбы вселенной, не берет на себя бремени
истории и вселенского достижения преображения, оно достигает преображения в уголку, для
маленького кусочка.
Здесь, как и в богатой Александровской слободке, мы находим высокий процент старожилов, женщин и грамотных, большое число женщин свободного состояния и почти ту же самую «
историю прошлого», с тайною продажей спирта, кулачеством и т. п.; рассказывают, что в былое время тут в устройстве хозяйств также играл заметную роль фаворитизм, когда начальство легко давало в долг и скот, и семена, и даже спирт, и тем легче, что корсаковцы будто бы всегда были политиканами и даже самых
маленьких чиновников величали вашим превосходительством.
Между тем как в кибитке моей лошадей переменяли, я захотел посетить высокую гору, близ Бронниц находящуюся, на которой, сказывают, в древние времена до пришествия, думаю, славян, стоял храм, славившийся тогда издаваемыми в оном прорицаниями, для слышания коих многие северные владельцы прихаживали. На том месте, повествуют, где ныне стоит село Бронницы, стоял известный в северной древней
истории город Холмоград. Ныне же на месте славного древнего капища построена
малая церковь.
«У меня был
маленький карманный пистолет; я завел его, когда еще был ребенком, в тот смешной возраст, когда вдруг начинают нравиться
истории о дуэлях, о нападениях разбойников, о том, как и меня вызовут на дуэль и как благородно я буду стоять под пистолетом.
— Папа, ведь и они были
маленькими: Кювье, Бюффон, Лаплас, Биша? [Бюффон Жорж Луи Леклерк (1707–1788) — французский естествоиспытатель, выпустил при участии Л.Добантова многотомную «Естественную
историю». — Лаплас Пьер Симон (1749–1827) — знаменитый французский математик, физик и астроном, автор «Аналитической теории вероятностей» (1812). — Биша Мари Франсуа Ксавье (1771–1802) — французский анатом, физиолог и врач.] — спрашивала Нюрочка задумчиво.
За прошедший урок
истории, которая всегда казалась мне самым скучным, тяжелым предметом, Лебедев жаловался на меня St.-Jérôme’у и в тетради баллов поставил мне два, что считалось очень дурным. St.-Jérôme тогда еще сказал мне, что ежели в следующий урок я получу
меньше трех, то буду строго наказан. Теперь-то предстоял этот следующий урок, и, признаюсь, я сильно трусил.
— Очень уж велика!.. Могла бы быть и
меньше! — подхватил Вихров. — Ну, а еще какой-нибудь другой
истории любви, Гаврило Емельяныч, не знаешь ли? — прибавил он.
— Прекрасный
малый, с состоянием. Сослуживец мой московский. Вы понимаете — после той
истории… вам это все должно быть хорошо известно (Майданов значительно улыбнулся)… ей не легко было составить себе партию; были последствия… но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет очень рада. Она еще похорошела.
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же
история у всех, с
маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
Вот что думал Санин, ложась спать; но что он подумал на следующий день, когда Марья Николаевна нетерпеливо постучала коралловой ручкой хлыстика в его дверь, когда он увидел ее на пороге своей комнаты — с шлейфом темно-синей амазонки на руке, с
маленькой мужской шляпой на крупно заплетенных кудрях, с откинутым на плечо вуалем, с вызывающей улыбкой на губах, в глазах, на всем лице, — что он подумал тогда — об этом молчит
история.
Был, не знаю для чего, и сын нашего городского головы, тот самый скверный мальчишка, истаскавшийся не по летам и о котором я уже упоминал, рассказывая
историю маленькой поручицы.
Через несколько дней она дала мне Гринвуда «Подлинную
историю маленького оборвыша»; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга, — так с этою улыбкою я и читал всю книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза.
Люди же, пользующиеся преимуществами, произведенными давнишними насилиями, часто забывают и любят забывать то, как приобретены эти преимущества. А между тем стоит только вспомнить
историю, не
историю успехов разных династий властителей, а настоящую
историю,
историю угнетения
малым числом людей большинства, для того чтобы увидать, что основы всех преимуществ богатых над бедными все произошли ни от чего другого, как от розог, тюрем, каторг, убийств.
Часто, слушая её речь, он прикрывал глаза, и ему грезилось, что он снова
маленький, а с ним беседует отец, — только другим голосом, — так похоже на отцовы
истории изображала она эту жизнь.
И т. д. и т. д. Но Козлик был себе на уме и начал все чаще и чаще похаживать к своей тетушке, княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой, несмотря на то что она жила где-то на Песках и питалась одною кашицей. Ma tante Чепчеулидзева была фрейлиной в 1778 году, но, по старости, до такой степени перезабыла русскую
историю, что даже однажды, начитавшись анекдотов г. Семевского, уверяла, будто бы она еще
маленькую носила на руках блаженныя памяти императрицу Елизавету Петровну.
Не только в веселом обществе, но даже наедине, если был в хорошем расположении духа, Степан Михайлыч охотно беседовал с Афросиньей Андревной, которая целые часы с жаром рассказывала
историю десятилетнего своего пребывания в Петербурге, всю составленную в том же духе, как и приведенный мною
маленький образчик.
Молодой ум вечно кипел сомнениями. Учишь в Законе Божием, что кит проглотил пророка Иону, а в то же время учитель естественной
истории Камбала рассказывает, что у кита такое
маленькое горло, что он может глотать только мелкую рыбешку. Я к отцу Николаю. Рассказываю.
Все это вместе решило меня сделать первый опыт на русском языке. Охотников до уженья много на Руси, особенно в деревнях, и я уверен, что найду в них сочувствие. Прошу только помнить, читая мою книжку, что она не трактат об уженье, не натуральная
история рыб. Моя книжка ни больше ни
меньше как простые записки страстного охотника: иногда поверхностные, иногда односторонние и всегда неполные относительно к обширности обоих предметов, сейчас мною названных.
Эту
историю, простую и страшную, точно она взята со страниц Библии, надобно начать издали, за пять лет до наших дней и до ее конца: пять лет тому назад в горах, в
маленькой деревне Сарачена жила красавица Эмилия Бракко, муж ее уехал в Америку, и она находилась в доме свекра. Здоровая, ловкая работница, она обладала прекрасным голосом и веселым характером — любила смеяться, шутить и, немножко кокетничая своей красотой, сильно возбуждала горячие желания деревенских парней и лесников с гор.
Но допустим, что нам не к лицу задаваться задачами, в которых на первом плане стоит общество, и тем
меньше к лицу угадывать приговоры
истории.
— Нет, именно нашу
историю под влиянием чувства надобно было бы написать, — чувства чисто-народного, демократического, и которого совершенно не было ни у одного из наших историков, а потому они и не сумели в
маленьких явлениях подметить самой живучей силы народа нашего.
— Вот она, — сказал он, возвращаясь ко мне с листочком почтовой бумаги, — и называется"
История маленького погибшего дитяти". Одну минуту внимания и ты узнаешь исповедь моей души.
Вышла
маленькая, черноволосая бабочка из бродяг и рассказала всю
историю.
При изучении
истории великих людей мы обыкновенно впадаем в
маленькую иллюзию, мешающую ясности нашего взгляда.
Но стоит раз обратиться
истории на этот путь, стоит раз сознать, что в общем ходе
истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма
малая Доля остается для отдельных личностей, — и тогда исторические сведения о явлениях внутренней жизни народа будут иметь гораздо более цены для исследователей и, может быть, изменят многие из доселе господствовавших исторических воззрений.
Кукушкин был безземелен, женат на пьяной бабе-батрачке,
маленькой, но очень ловкой, сильной и злой. Избу свою он сдал кузнецу, а сам жил в бане, работая у Панкова. Он очень любил новости, а когда их не было — сам выдумывал разные
истории, нанизывая их всегда на одну нить.
Войдя однажды в гостиную, она при всех неожиданно объявила, что сочинила
маленькую басню и тут же, нимало не смущаясь, с самым убежденным видом принялась рассказывать
историю про волка и мальчика, делая очевидные усилия, чтобы некоторые слова выходили в рифму.
И Обломов говорит совершенную правду.
История его воспитания вся служит подтверждением его слов. С
малых лет он привыкает быть байбаком благодаря тому, что у него и подать и сделать — есть кому; тут уж даже и против воли нередко он бездельничает и сибаритствует. Ну, скажите пожалуйста, чего же бы вы хотели от человека, выросшего вот в каких условиях...
Трус обласкан везде, потому что он смирный
малый, а замешанный в
историю! — о! ему нет пощады: маменьки говорят об нем: «бог его знает, какой он человек», и папеньки прибавляют: «мерзавец!..»
Коснувшись этой
истории, бабушка вошла в
маленькие подробности и припомнила свою беседу с отцом Петром.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по
истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в
маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
Исполнив поручение, Савелий не забыл и себя: озлобится Ардальон Павлыч и какую-нибудь пакость подведет, а много ли ему,
маленькому человеку, нужно. В тот же вечер, чтобы задобрить Смагина, Савелий рассказал ему
историю, как Тарас Ермилыч утром молился богу. Смагин захохотал от удовольствия, а потом погрозил Савелью пальцем и проговорил...
Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и в качестве таковых заносятся на скрижали
Истории. Злодейства же
малые и шуточные именуются срамными, и не только
Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.